В своё время, летом прошлого года во время экспедиции «Начни с дома своего» на меня неотразимое впечатление произвела поэзия Владимира Осадчего. Я уже писал, что позавидовал землякам-кулундинцам: с ними рядом, в их времени живёт настоящий поэт. Сегодня новая подборка стихов Владимира, посвящённая творчеству Шукшина. Но только – посвящённая. На самом деле они гораздо шире, а Василий Макарович – только искра, зажигающая творчество в других. Впрочем, читайте!
Сергей МАЛЫХИН
Сибирский Есенин Кузнецкая земля простилась с поэтом Леонидом Михайловичем Гержидовичем. Он был не только прекрасным поэтом. Он был – Человеком. Его называли сибирским Есениным. Всё его творчество пронизано любовью к родной земле. Он чувствовал боль всего живого. Он как никто человеческие мысли и чувства передавал через образы природы. В его стихах читающий, независимо от возраста, образования и воспитания, находил своё и узнавал родное и близкое. Удивительна судьба этого человека. Родился 25 января 1935 года в селе Панфилово Крапивинского района Кемеровской области. В начале 1938 года его отца Михаила Иосифовича сняли с партийной работы и репрессировали. Семья вынуждена была переехать в посёлок Барзас, где прошли детство и школьные годы поэта. После семилетки Леонид окончил Новосибирский техникум физической культуры. Он рассказывал, что на вступительном экзамене по русскому и литературе он чуть не провалился, спасло то, что преподаватель был сражён тем, что мальчишка из глухомани знал наизусть поэтому «Руслан и Людмила». После окончания техникума служил в армии, учился на спортивном факультете Кемеровского педагогического института. Много лет он проработал в обычной школе учителем физкультуры. Но дети запомнили его как Учителя жизни. Он учил их делать правильный выбор на жизненном пути. Поступать по совести и по справедливости; учил их быть ответственными за свой выбор. Его ученики выросли, разбрелись по всему свету, но связь с учителем осталась – об этом говорят письма, которые приходят на его имя. Много его учеников приехало 6 марта проститься с Учителем. Большая часть жизни и трудовой деятельности Леонида Михайловича была связана с городом Берёзовским. Он строил этот город, как сказал один из его учеников: «Делал его пригодным для жизни». Леонид Михайлович в 1987 г. был принят в Союз писателей России. Лауреат региональной премии имени В. Фёдорова, автор более 10 книг, публикаций во многих сборниках, газетах и т. п. Но не это привлекало к нему сердца людей. Была в нём нравственная чистота, достоинство. В нём чувствовалось благородство духа, общение с ним, его внимание к каждому делало человека значимее в собственных глазах. Его внимание хотелось оправдать, отработать. Он умел зародить в людях желание стать лучше, что-то делать для других. В его жизни была красивая история любви. Судьба подарила ему удивительную женщину – Нину. Поэта, гостеприимную хозяйку, красивую, любящую его и всё, что любил он. Леонид Михайлович с любимой бросил город и поселился в д. Юго-Александровка. Вначале жили в крохотной избушке охотника, открытой для всех. Несмотря на приличное расстояние, сюда стремились друзья, привозили своих друзей и знакомых и до поздней ночи за столом с картошкой, солёным папоротником и пирогами читали стихи, спорили, делились мыслями. Именно многочисленные друзья решили помочь построить дом – днём строили, вечером после работы устраивались чтения. Это строительство переросло в поэтический фестиваль «Юго-Александровский родник». На фестиваль в первые субботу и воскресенье августа приезжают поэты и писатели со всей Сибири. Удивительное свойство было присуще Леониду Михайловичу, он был немногословен, не стремился оказаться в центре внимания, настоять, убедить, но вокруг него всегда образовывалось нечто созидающее. Мне кажется, у него было два выражения: серьёзно-внимательное или мудрая улыбка. Те, кому посчастливилось видеть его в последние дни, единодушны: «На кровати лежало не немощное тело – душа. Светлая, ласковая». Не хватает слов выразить скорбь утраты. Он будет жить в нашей памяти, мы расскажем детям про этого Человека, может, последнего рыцаря из легенд о короле Артуре. С ним ушла эпоха. Но надеемся, что мы сможем сохранить его детище – его «Юго-Александровский родник».
* * * Сердце моё не приемлет лукавости. Чужды мне подлость и лесть. Нету во мне ни корысти, ни зависти – Только свобода и честь... * * * В просторы иду одиноко – Цикорием дышит земля, И кажется: Божие Око Меня провожает в поля. Тропа овражьм изгибом Уткнулась стрелой в небосвод, И солнце огромною глыбой Расплавило весь горизонт. Что ждёт меня там, за пределом, Где небо увязло в траве И прошлое облаком белым Растаять спешит в синеве? Что думают эти берёзы В печали своей обо мне? И где мои выпадут слёзы Словами на этой земле? * * * Не уйти, Никуда мне не деться, Плоть моя отстоялась, как соль, Подступили под самое сердце Неизбывная совесть и боль.
* * * Уйдя от лжи, от лести За егерьский кордон, Живу в безлюдном месте, В лесу построив дом. И здесь, под хвойной крышей, Всё прошлое сгубя, Быть может, волей свыше Сыскал я сам себя. Душой с природой слился, В её законы вник И слышать научился Её живой язык. Кормлю я птиц с ладоней С пришествием утра. И только здесь я понял Великий смысл добра. Как лось в пургу под кедром – Душе сыскал покой. Я становлюсь и ветром, И лесом, и рекой. И солнышко без спроса Мой заселяет дом. И дышится мне просто, Как пихте за окном. * * * Если сердце, вдруг запросит, Что ему чего-то надо, Я войду туда, где осень Без ума от листопада. Мне нарядная берёза Скажет нежно и певуче: – Ныне пламенная осень Обживает день свой лучший. Есть у зимушки морозной Праздник в ночь – Рожденье года. У весны многоголосой Это праздник – ледохода. Листопадом бредит осень. И тебе понять бы надо: Своего, конечно, просит Твоё сердце листопада. * * * Я пацаном шишкарил с «зечкой». С мешком смолистым на плече Она за мной, как на уздечке, Ходила в хмуром кедраче. Нужда нас вместе повязала: Штаны мне снились и портфель, А ей – голодные вокзалы И мать за тридевять земель. Ряба она и кособока, Как без вершины карагач. Из лагеря её до срока Сактировал тюремный врач. За мной плелась походкой хилой, И было непонятно мне: Какая жизненная сила Её таскает по земле? Однажды куль добротных шишек Тайга нам выделила в дар. Она в вагоне, я – на крыше С ней едем в город на базар. Я до сих пор не понимаю, Как мы могли, не спавши ночь, Оставив поезд, до трамвая Наш груз нелёгкий уволочь. В трамвай с толпою, цепкой кошкой, Она просунулась с мешком, Я ж был оттиснут от подножки Каким-то грубым мужиком. Я исходил без передышки Весь рынок вдоль и поперёк... Прощай, портфель, штаны-штанишки, Она и денежный мешок. Под вечер к поезду вернулся. Босые ноги поиссёк. Скрипел зубами: «С кем стакнулся, Кому поверил, дурачок». И тихо плакал на вокзале, Познав впервые силу зла. Попутчики мне рассказали: Она в трамвае умерла.
Матерь-берёза Индевеет лицо от мороза, И скользит между сучьев нога... Ты прости меня, матерь-берёза, Раздеваю тебя донага. Топориным размеренным стуком Оглашаю окрестный лесок. На метлу обрублю твои руки – Заработаю хлеба кусок. Ты прости, не выходит иначе. Возмутись и стряхни меня вниз. Ты весной каждой раной оплачешь Эту нашу совместную жизнь. Ты оплачешь моё безрассудство, Мой кощунственный хлеб на столе, Все деянья, лишённые чувства, На поруганной мною земле. Льдом в снега поосыпал я слёзы, Вьюговьём заглушило мой плач... Ты прости меня, матерь-берёза, Я сегодня твой подлый палач. По-над нами суровые тучи Злыми лбами упрутся в зарю... На метлу обрублю твои сучья, У вершины топор усмирю. Будешь в трепете ты невесёлом Возвышаться уродливо ввысь И являть своим остовом голым Всю мою несуразную жизнь.
Бурёнка Во дворе мычит корова, Квохчут куры у стрехи, Приобщаюсь к жизни новой. Забываю про стихи. Был я тощий, словно спичка, Как гулаговский скелет, А теперь жена яичко Мне изжарит на обед. Из подойничка Парного Мне нацедит молочка, Скажет ласковое слово И напоит, как бычка. Отвернулся быт суровый, В теле немощи тая... Ой, вы, куры, ой, корова, Ой, кормилица моя! Стал я с Музою-плутовкой По другим законам жить: Строки длинные литовкой В росном поле выводить. Чтоб в подойник струи пели, Чтоб петух хохлатил кур, Чтобы щёки пламенели, Как в куплете каламбур. А чтоб радость и надежда Не загинули в лесу, Я с утра Бурёнку нежно, Как жену свою, пасу. Ей рефрен и ей эпитет, Ей окрестный колорит, А она знай травку щиплет, Рифму «му» мне говорит. Насыщайся! И к обеду Молочко домой неси, Чтобы с голоду поэту Не зачахнуть на Руси.
Август Стога, как горы, выросли Вдоль речки говорной. В себе я силу выносил Не этой ли порой? Не ягодными ль соками В вечерней полумгле Влилась в меня высокая Любовь к родной земле? Кипреевою алостью Долина зажжена. Отяжелевшим августом Душа полным-полна. Малина и смородина, И овощ, и орех... О, труженица Родина, Ты мне превыше всех! * * * Смирным быть иль оголтелым? Пить вино иль трезвым жить? Дорожить душой и телом Иль совсем не дорожить? Расстелюсь ползун-травою, Чтоб от сердца отлегло, Буду биться головою В неба синего стекло. Со скалы нырну в пучину, К медведям запрячусь в лес, Чтоб мою беду-кручину Не распёрло до небес. Только кто там веселится По осиновым холмам? Чьи там возгласы и лица Прячут птицы по кустам? Я не раз от горя плакал – Не остыла в теле кровь, И горит во мне, как факел, К этой местности любовь. Где в цветке росинка зреет, Где слеза так солона... И остудит, и согреет Дорогая сторона.
Призвание Расшумелись ветра. Расходились. Дней погожих и тихих не жди... Холода надвигаются, или Упадут затяжные дожди, Иль метели в сплошной канители Раскричатся до самых небес, Чтоб забыл я туманов кудели И души зеленеющий лес. Будет сердце опять одиноко Про печали читать наизусть На колу безысходном сорока – С треском сыпать гнетущую грусть... Только вдруг – неизвестно откуда, В безмятежной и сонной груди Зов неясный проступит, как чудо, И огонь полыхнёт впереди. Задохнётся душа от озноба, То ли в небе, то ль в тверди земной, То ли в сердце прорежется слово И, как Бог, поведёт за собой...
Ночлег Бескрайней Сибирью под Богом, Встречая лицом холода, Скитаясь по зимним дорогам, Я брёл неизвестно куда. Лишь зыбилось предощущенье Под посвист метелей шальных, Что где-то сокрыто скрещенье Надежд и свершений моих. Где снег под деревьями топко Лежал в леденеющей мгле, Берёза свой плащ на растопку Безропотно скинула мне. И пихта в цепучем подлеске – Моя ветровая сестра – Дарила с восторженным треском Сухие сучки для костра. Тянули степенные ели Мохнатые лапы ко мне, Чтоб запах смолистой постели Мне силы прибавил во сне. Ворочалась бездна без края, Всему навевая покой. Уклады и власть мировая Вершились над сонной тайгой, Где в скопищах звёзд надо мною, Без радостей и без похвал, С надеждой и тихой тоскою Сияющий Ангел летал.
Доля Выбрал долюшку-долю себе я, Всё вместилось в моём рюкзаке, Ни о чём за спиной не жалея, Закурил по дороге к тайге. Усмехнулся тщете напоследок И над утренней россыпью рос Растворился, как воздух меж веток Елей, пихт, и осин, и берёз. По реке, аж до самого устья, Сплавил прочь надоевшую грусть... Может, к близким когда-то вернусь я, Может быть, никогда не вернусь. Только знаю – на лоне прогретом, Настоящей свободой дыша, Переполнится солнечным светом, Добротой и любовью душа. На холмах успокоятся ветры. По распадкам уснёт снеговей. Семя зрелое высеют кедры На просторы Сибири моей. И, быть может, Под памятным небом, В тальниках у светлеющих вод, Из земли зеленеющим древом Образ жизни моей прорастёт.
Лыжня Через горы, отроги и пади, Много пота затратив и сил, От избушки своей к автостраде Я лыжню по снегам промесил. То-то будет друзьям незадача! Не заблудятся лютой зимой, Прямо в сердце тайги, как на дачу, Прибегут повидаться со мной. Будут тосты, застольные речи И солёный частушечный смак... В предвкушеньи намеченной встречи У стола колдовал я, как маг. Млели грузди губастые в блюде, Рыбья сушь и медвежье филе, Из лосятины зыбистый студень И картофель, печённый в золе. Не чета косорылой сивухе, Королём водрузившись на трон, Задыхаясь в ореховом духе, Стыл в бутыле первач-самогон. Вот и ночь – навалилась мохнато На деревья, объятые сном. Лишь избушка моя виновато Вдаль глядела промёрзшим окном. Тихо плакал нетронутый ужин У пустой предзастольной скамьи. В дверь стучалась январская стужа... Где ж вы, верные други мои? Может, вам и не снилась дорога, Или вам не дойти до меня, Где тоскует в ночи одиноко От порога лесная лыжня? * * * Ну и что же с того, что так дует, Завывает, свистит и метёт, Если сердце поёт и ликует, И плечо до звезды достаёт. Мне сегодня в снегах перелесья, Как негаданный выдох иль сон, Небывалая слышалась песня, Доносился неведомый звон. В нём я слышал миров колыханье, Детский лепет в родимом краю. И любовь, и благие желанья Переполнили душу мою. Заливались серебряно трубы, Восклицала торжественно медь... Дикий лось целовал меня в губы, Улыбался по-братски медведь. По-ребячьи барахтался воздух На просторе уснувшей Курьи, По сугробам горячие звёзды Натыкались на лыжи мои. Грудь распахивал лес многолицый, И, ликуя, Из дальней дали Прилетали ко мне Не синицы – Журавли, журавли, журавли! * * * Я накрепко привязан К своей родной земле. Рожденьем ей обязан И хлебом на столе. А вспоен я Ручьями, Кедровым молоком И с птичьими речами С рождения знаком. Какое это счастье – В стозвонье голосов Бродить по добрым чащам Распахнутых лесов. Копытную тропинку, Болотину и гать, И каждую травинку Любить и сберегать. * * * Приходи к моей сторожке По заждавшейся тропинке. Сто берёз перед тобою Ночью высветят дорогу. Кедр тебе протянет руки, От восторга цепенея, Шелковистая метлица Каждый след твой расцелует. А мышонок остроглазый, Хитро выглянув из норки, Поперхнётся любопытством И забудет осторожность. Если ты придёшь к сторожке Поутру, за перекатом, Речку выстелят кувшинки, Как фарфоровые блюдца. И талинка, глядя в речку, Вдруг тебя в себе увидит. Ей завидуя, сосёнка Повторит твоё обличье. И поселится в сторожке Одиноких душ созвучье. Будут в печке петь поленья В мире лучшую из песен.
Доброе лето Нине Теплотой первобытной согрето, Благолепье суля за версту, Всеми силами доброе лето Помогало нам выжить в лесу. Опьяняло звенящей водою, Подносило дары без помех: То саранку с колбой молодою, То злачёный кедровый орех. Уводило студёною речкой К перекатам без тропок-дорог, Где за удочкой хариус свечкой Прыгал чуть ли не в наш котелок. Наливалась рубином рябина, А под ней, на кустах налита, Вдоль медвежьих набродов малина Поцелуем просилась в уста. И твои, и мои поцелуи Вдалеке от наветов и пут, Восторгаясь, смеясь и ликуя – До сих пор в летних травах цветут. Как стог сена, судьбу мы вершили, Долгий отдых даруя словам, Где толпились деревья большие, По большому завидуя нам. * * * Холода надвигаются, Нелюдеет тайга. А мне времечко нравится, Даже ночь дорога. Охрой солнца помеченный, Осыпается лист. По реке обесцвеченной Рыба тронулась вниз. Ищет место надёжное И мураш, и медведь, Чтобы зимушку грозную Пережить, одолеть. Только эти заботушки Мне давно ни к чему... К дому лесом по тропочке Подхожу своему. Здесь работалось песенно До потёмок с утра, Где петух ходит весело – Королевич двора. В доме горница светлая И герань на окне, И хозяйка приветная Улыбается мне. * * * Умру – душа останется. У речки поутру Присядет вечной странницей К рыбачьему костру. И рыбаков по случаю На росном берегу Я страстью неминучею Незримо обожгу. Им с сущим пониманием Вселю благую мысль: Чем дышит мироздание И как струится высь. Чтоб им в злобе нечаянной В сердцах не замутить Речушки нескончаемой Божественную нить, Не заболеть под кущами, Под гнётом нищеты, Пытая долю лучшую Нехваткой доброты. В забои и на пахоту Нести благую весть И жизнь любить распахнуто Такой, какая есть. * * * Принимаю всякую тропинку, Понимаю волка и лису. И без дела малую былинку Не сомну в обжитом мной лесу. Добрая и близкая родня мы: Я, и ель, и зяблик, и карась – В этой грозной жизни между нами Крепкая легла взаимосвязь.
Посвящается Шукшину В своё время, летом прошлого года во время экспедиции «Начни с дома своего», на меня неотразимое впечатление произвела поэзия Владимира Осадчего. Я уже писал, что позавидовал землякам-кулундинцам: с ними рядом, в их времени живёт настоящий поэт. Сегодня новая подборка стихов Владимира, посвящённая творчеству Шукшина. Но только – посвящённая. На самом деле они гораздо шире, а Василий Макарович – только искра, зажигающая творчество в других. Впрочем, читайте!
Сергей МАЛЫХИН
Гроздь засохшей калины Всё спешит не споткнётся понедельник неброский, в указателе солнце улыбается – Сростки! Подле тракта товарки, налетай на излишек, кипяток без заварки - двадцать восемь рублишек! Эх, не видел тот парень, пригвождённый к Пикету, знавший истины корень, несуразицу эту. От стыда у калины не дозревшие грозди - цветом высохшей глины, что кресты на погосте.
День споткнулся к полудню, стал тягуче-ненужным, в тёмно-серые будни праздник видится уже - без цветов и подарков, вот и я без букета... пара Бийских огарков... боль не смять сигаретой.
И за тем перелеском по-другому не будет, там Шукшинским невесткам сойки плачутся в груди. Где, их ласковый гений? Будто вымерли Сростки... в доме матери стены берегут отголоски.
Сын в России, что колос, он был крепок и светел. Я слыхал его голос и конечно заметил в рукописной картине, для входящих не праздно, гроздь засохшей калины восхитительно красной!
Первая песня «Я потихоньку наблюдала за Шукшиным: глаза у него зелёные - весёлые, озорные и хулиганистые. Компания оказалась на редкость приятной, и я запела. И запела «Калину красную». Он вдруг странно посмотрел на меня и подхватил...»
из воспоминаний Лидии Федосеевой-Шукшиной
Лампа вагонная – нянька-прислуга хвасталась звёздам в оконный просвет: «С нею Шукшин и Байкалова Люба - новая пассия, к славе билет! Вспышке сродни перламутровый жемчуг, пламя калины от губ до волос! Самая сладкая в мире из женщин, в горечи будней – к веселью до слёз».
Меньше полшага от сердца до сердца, дубль не первый (на первом пятно), стерпится, слюбится, только бы спеться, только бы в жизни не так, как в кино! Ночь без любви, что журавль без клина, радость без смеха – немая печаль. Первая песня о красной калине с ноченькой чёрной во светлую даль! Ах, как душевно с прикрытой печалью, радуясь счастью, приметам вразрез, пелась та песня и звёзды венчали странную пару под рельсов оркестр.
Эх, ступенечка предгорья, вдоль Катуни перемёт. Нет нам радости без горя... впрочем и наоборот. В голытьбе откуда сила, но с горы глядел не шкет! И Катунь ему басила: «Путь твой выше, чем Пикет! От судьбинушки капризной топай, только не споткнись. Шоколадные сюрпризы лишь во снах рисует жизнь».
Пытка совести
Мысль, гонимая течением, в заводь тихую причалила, худо... в прошлом нет прощения за грехи любви нечаянной. Взгляд луны, что пытка совести, больно жгучи очи карие, знать несладко в невесомости, видеть горькие сценарии.
Далеко до тракта Чуйского - пять часов навстречу солнышку. Сердцу, раненному чувствами, полететь бы в ту сторонушку! Там молва – злодейка древняя в глину склизкую не втоптана, и от сплетней смог сиреневый у разлучницы под окнами, поле дикое ковыльное, всходы поздние раскольников: Спирька юный – Байрон вылитый, Рысь и Пашка Колокольников! * Дева преданная ближняя... * церковь брошенная в Талице... и луна, дворнягой рыжею, на верёвке в душу пялится.
*Спирька, Рысь, Пашка Колокольников – герои шукшинских рассказов. *Дева преданная ближняя – первая жена Мария Шумская.
Правда жизни
Мне не вывернуть тайну прошлого, туго сшитую швом петельным. Правду горькую – нехорошую люди прячут под крест нательный.
«Доля-долюшка – цепь кандальная, масть козырная – чёрной меткой, ты не тронь его, дрянь вокзальная, губы бантиком – желчь с конфеткой. Пей свободу, сын, пей с оглядкою, с правдой-матушкой будь построже! Плоть калины не станет сладкою...» Сын ослушался слово Божье.
Сколько жизнь его била обухом, сколько раз секла жгучей плетью! Можно в радости быть подсолнухом, больно вольному жить в подклети. Он за волей шёл вместе с Разиным, жалил нехристей, мало гадам! Горю горькому снились праздники, явь подсунула чашу с ядом.
Смерть не сжалилась – злая бестия. Горше не было в год печали. Люди в гроб иконы и крестики вместе с горькою правдой клали.
